Чтение онлайн

— Ни у меня, ни у сестер нет выбора, — София печально улыбнулась. — Я смирюсь. Меня с самого детства к этому готовили. Собственно, я только сегодня утром прибыла из монастыря, где прохожу обучение, поэтому не была вам представлена.

— Но тогда, вернемся к моему первому вопросу, что вы здесь делаете?

— Ах, да, — она поднесла руку ко лбу. — Вы меня совсем запутали, я даже забыла, зачем пришла. У въезда на мост, ведущий к замку, я встретила гонца. Пока он проходит формальности с въездом, и попросил меня передать вам, если мне не будет трудно, что его высочество выехал из Киля и скоро подъедет к границам нашего герцогства. Мне не было трудно, и я, выяснив у прислуги, где вас поселили, пришла передать сообщение.

— Что?! — одеяло мгновенно

оказалось на полу, а Петька подорвался с кровати, словно она внезапно занялась пламенем. — Прохор! Прохор, где ты, сукин сын! — все то время, пока он метался по комнате, стараясь одновременно стянуть через голову рубаху и налить в таз воды, чтобы привести себя хотя бы в относительный порядок, с отвращением разглядывая в зеркале свою опухшую рожу, София стояла в дверях, с интересом прислушиваясь к русской речи, и сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за полуголым молодым мужчиной, чувствуя, как краска заливает ее лицо. И тут он заметил ее. — Господи, что вы еще здесь? Фройляйн София, вы хотя бы понимаете, насколько ваше присутствие здесь неуместно? В конце концов, это просто неприлично. — В этот момент к комнате подбежал денщик Прохор, держащий в руках вычищенные сапоги. Он недоуменно покосился на пунцовое личико девушки и вопросительно посмотрел на графа. — Фройляйн уже практически ушла, Прохор. — Румянцев с каменным выражением на лице подошел к денщику и забрал сапоги. — Вели карету закладывать, мы выезжаем навстречу его высочеству Петру Федоровичу.

— Слава тебе, Господи, — Прохор перекрестился и побежал к конюшне, чтобы затем вернуться, чтобы часть вещей уложить. Им еще придется вернуться вместе с Петром Федоровичем, но, как подозревал Прохор ненадолго, да и пить в присутствии Великого князя барин поостережется, потому что цесаревич весьма недолюбливал разгульный образ жизни, и об этом знал каждый, кто хоть немного времени провел в его обществе.

София же быстрым шагом направилась в свою комнату, приложив руки к пылающим щекам. Забежав в спальню и захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Русский был прав, она не сможет стать хорошей невестой Христовой, слишком уж греховные мысли пронеслись в ее голове, когда она увидела его обнаженный торс.

Ее никто здесь не ждал. Все уже смирились с тем, что она потеряна для этого мира. Мать уехала навестить бабушку, а отец с братьями умчались на герцогскую охоту, от которой русский отказался, сославшись

на плохо самочувствие. Никто, кроме пары слуг даже не знал о том, что она приехала в Шверин. София резко открыла глаза. Она ни разу в жизни не совершала опрометчивых поступков и была хорошей дочерью. Но в последнее время все чаще ловила себя на мысли, что уготованная ей почти с рождения судьба — ей категорически не нравится. Она любили искусство, ей нравилось читать и переводить на немецкий язык пьесы, она выучила много языков, специально для того, чтобы читать любимых драматургов. Особенно ей нравился месье Мольер, и упоминание графом Румянцевым Дон Жуана всколыхнуло в Софии неведомое раньше чувство протеста. Захотелось сделать что-то безумное настолько, чтобы об этом скандале говорили годами. Все равно ее судьба предрешена, так какое ей должно быть дело до того, кто и о чем будет потом болтать? Решительно тряхнув головой, она, мрачно улыбнувшись, приняла решение, которое тут же принялась выполнять.

— Ваше высочество, Мария Алексеевна, — Великая княгиня обернулась к спешащей к ней молодой женщине, в которой узнала Анну Татищеву, фрейлину императрицы Елизаветы Петровны.

— Да, Анна Алексеевна, что вам угодно? — холодный тон Марии мог остудить кого угодно, но только не Татищеву, которая с раннего детства обитала при дворе и успела побывать фрейлиной у трех императриц: Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны и теперь находилась при Елизавете Петровне. Все три императрицы отличались тяжелым, вздорным характером, и Анна за столько лет настолько привыкла к проявлению монаршего гнева, что порой просто не обращала на него внимания.

— У меня поручение от ее величества к вам, ваше высочество, — и Татищева присела в реверансе.

— И что же за поручение хочет мне передать ее величество? — Мария сжала веер, который в этот момент держала в руке так, что тонкие пластины с характерным звуком треснули. Елизавета словно задалась целью сделать ее жизнь просто невыносимой. Как предполагала сама Мария, это было сделано для того, чтобы она убралась в Ораниенбаум, оставив Павла здесь под присмотром Елизаветы. Императрица полагала, что ребенка содержат не так, как это было необходимо: она была противницей почти всего, что делала Мария, которая четко следовала определенным указаниям Петра, отмечая, что Павел действительно растет более здоровым и развитым ребенком, чем другие мальчики его возраста. Возможно, длительные прогулки, купания и тертые овощи и фрукты действительно идут ему на пользу. Ослушаться в этом плане мужа она никогда бы не решилась, тем более, что проведывать маленького князя ежедневно приходили Турок и Ушаков. Мария готова была поклясться, что делают они это исключительно по приказу Петра, и, хотя подобное недоверие вызывало у нее мигрень, она была ему по-своему рада,

потому что Елизавета, видя подобное пристальное внимание преданных племяннику людей, не стремилась слишком уж сильно пытаться влезть к нему со своим уставом.

Нет, императрица не боялась бунта с этой стороны. За столько лет она усвоила четко, Петр никогда не полезет на трон и будет приставлять к ней лучших врачей и телохранителей, лишь бы сия чаша как можно дольше обходила его стороной. Но вот собрать семью и уехать в Киль, он вполне мог, и рисковать сразу двумя наследниками Елизавета ни за что бы не согласилась. А вот Мария для нее особой ценности не представляла, и на ней вполне можно было отыграться, пока племянник далеко и не может вмешаться.

Молчание между тем затягивалось, и Мария нетерпеливо хлопнула сломанным веером по раскрытой ладони. Татищева вздохнула и подняла на нее взгляд, полный сочувствия.

— Ее величество настаивает на том, чтобы вы присутствовали на завтрашнем маскараде, ваше высочество, — ей было безумно жаль княгиню, которая, по ее мнению, делала очень важные вещи, но не могла ничего поделать с самодурством Елизаветы, которая могла отличаться особой изощренностью к особам, которые ее по каким-то причинам не устраивали. — Вы знаете условия этих маскарадов, ваше высочество? — Мария медленно покачала головой. Был уже поздний вечер, она очень устала за день, во время которого посетила недавно открывшийся приют для осиротевших детей мелкого дворянства, купечества и духовенства, от которых отказались родственники. Ей в открытие этого заведения весьма активно помогал Ломов, который, казалось, был кровно заинтересован в том, чтобы эти дети ни в чем не нуждались и получили приличное образование. Пока что приют был открыт исключительно для мальчиков, и его взяла под свой патронаж Тайная канцелярия, как подозревала Мария исключительно для того, чтобы за счет этих детей в будущем пополнить свой штат. Она не была против, ведь без этого у сирот вообще никакого будущего могло не оказаться. Вскоре такой же приют должен был открыться для девочек. И опять патронаж над ним заявила Тайная канцелярия. Зачем Ушакову могли понадобиться девушки, Мария могла лишь гадать, и старательно гнала от себя совсем уж гадкие мысли. Сейчас ей хотелось лишь повидаться с сыном и упасть в кровать, чтобы уснуть до утра.

— Нет, Анна Алексеевна, Петр Федорович не любил этих маскарадов, и мы никогда не принимали в них участия.

— Я знаю, что он их не любил, — Татищева улыбнулась. — Мы с его высочеством познакомились, когда он сбежал с одного такого почти сразу после приезда в Россию. Но вам там быть необходимо, так что запоминайте: на этих маскарадах женщины одеваются в мужскую одежду, чаще всего в военные мундиры, а мужчины в женские платья. И постарайтесь не опоздать, ее величество не любит, когда кто-то приходит после нее и отвлекает от нее внимание всех присутствующих.