Ратник
Шрифт:
Это было и плохо, и хорошо.
Хорошо, потому что эти люди потихоньку трансформировались в его людей. Без дураков. По-настоящему его. Ведь эти победы и их победы, тоже. Но не просто так, а под началом и благодаря удаче Андрея, с которым они связывали и свой успех, и свою удачу. И слухи эти были в руку. Ведь намного приятнее осознавать, что к победе тебя ведет не твоя ровня-выскочка, а древний, прямо-таки легендарный Рюрикович… герой из старин.
В этом плане все было стандартно и обыденно. Именно так формировались лично преданные дружины в глубокой
Плохо же потому, что волей-неволей Андрей с каждым своим шагом подтверждал слухи. Но забиться в угол и не отсвечивать он не мог. В ситуации, когда бежать некуда, а тебя обложили флажками как волка, есть только один путь — вперед. То есть, активно действовать, непрерывно бежать вперед, чтобы не выпасть с этого «корабля современности». И, прежде всего, зарабатывать репутацию. Ибо она казалась ему основным механизмом защиты…
— Немыслимо! — воскликнул сотник.
— Да он с ума спятил! — поддакнул ему десятник.
Все старшины города шумели.
Данила собрал их на встречу у воеводы, чтобы обсудить итоги эрзац-переговоров «без галстуков», которые он от их имени провел с Андреем. Пригласили на мероприятие еще и отца Афанасия. Лично воевода пригласил.
Собрались они значит. Тут-то им и обозначили условия примирения. Что они де должны простить своих должников-боевых товарищей и более так не озоровать. Причем Данила особенно пояснил важный момент — сказано все это было прилюдно. Так что уже если и не все помещики Тулы о том ведают, то скоро это точно станет именно так.
— Сопляк!
— Мерзавец!
Продолжали
Тому до их мелких страстишек и интересов дела не было. Ему требовалось рапортовать царю об успехах, об улучшениях и так далее. И, положа руку на сердце, Андрей ему нравился. Он никому не морочил голову, предпочитая не болтать, а действовать. Причем действовать быстро и решительно. И не жадничал, охотно вкладывая свои средства в полк. Эти же… вот уж точно — мироеды. Как свора собак разлаялись…
Наконец воеводе это все надоело и он, хлопнув по столу рукой гаркнул:
— Тихо!
Все замолчали и уставились на него.
— Тише, — повторил он мягче. — А что отче скажет?
Отец Афанасий покачал головой и усталым тоном произнес:
— Я бы сказал, что алчность смертный грех, но, мню, тут дело в том, что други мои, вы за деревьями не видите леса.
— Что это значит?! — раздраженно воскликнул один из сотников.
— Сколько Андрей подарил полку коней?
— Сто тридцать два, — ответил воевода, который эти вещи отслеживал, — если считать с теми, что привел Данила.
— А вот ты, — указал отец Афанасий на раздраженного сотника, — сколько коней дал полку?
— Двадцать семь! Но это ничего не значит!
— Почему же? Андрей отдавал свое. А ты? Ты ведь не подарил их. Ты их дал в долг. Так ведь?
— Так. Но что с того? Я в своем праве!
— Быть в праве и быть в разуме — не одно и тоже, — тихо ответил священник.
— ЧТО?!
— СПОКОЙНО! — рявкнул воевода. — Отче, поясни.
— Андрей этих коней взял на саблю. В бою. Он подарил их полку. Укрепил его. Усилил. Но и сам остался в достатке. Ведь он отдавал не все. Так ведь?
— И что с того? — заинтересованно произнес воевода, в то время как остальные молчали.
— Вот ты, — снова отец Афанасий обратился к тому же сотнику, — тех коней отдал. Но есть ли у тебя прибыток с них? Могут ли тебе вернуть тех коней?
— Если я потребую, то все верну! Это же мои кони!
— Но ты ведь не станешь этого делать, так ведь? Не лукавь.
Священник замолчал.
Все, кроме воеводы, тяжело сопели и напряженными взглядами буравили его.
— Так что же, отче, — спросил, улыбнувшийся в усы воевода, — ты мнишь, что им надобно простить должников?
— Истинно так. И более должников не плодить среди боевых товарищей. Ибо воина кормит сабля, а не ростовщичество. Андрей показал, как приумножать свое благополучие для воина. А заодно и умиротворить округу, защитив земли и позволив хлебопашцам делать свое дело, а не по оврагам прятаться.
— Ты… — тихо прошипел другой сотник. — Как ты смеешь?
— Я? — удивительно холодно спросил отец Афанасий. — А не ты ли позапрошлым летом первым улепетывал от татар? Уж не боялся ли ты подставлять спину тем, кому все эти годы обиды и притеснения творил?
— Я ПОМОГАЛ ИМ!
— Бог тебе судья, — примирительно ответил священник, а потом повернулся он к воеводе и добавил. — Ты спросил меня, и я ответил. От алчности добра не жди. Алчность не знает границ. Алчность пропитана ядом и отправляет все с чем соприкасается, плодя лишь злобу и ненависть. Сие не по старине и не по вере. Но я, как лицо духовное, приму любое решение полка и поддержу его.