Измена. Право на семью
Шрифт:
— Ясно. Он тоже там будет?
— Да упаси боже, — мама отмахивается. — Он там все испортит своим ценным мнением по поводу всего, что увидит. И ладно бы со мной только делился, он же другим в лицо говорит все. Да так говорит, что сначала непонятно, а когда понятно, то уже поздно оскорбляться.
— Ты его любишь? — прямо и открыто смотрю в глаза мамы, которая вздрагивает от моего вопроса.
Молчит. И это молчание - признак того, что все очень непросто в отношениях мамы и
— Если вы поженитесь, я не стану его называть папой.
— Что? — мама моргает.
— И даже не проси.
Откручиваю бутылочку с молоком, передаю ее маме:
— Закрой, пожалуйста.
— Я не хочу за него замуж, — мама подчиняется моему спокойному приказу.
— Но я уже натолкнула его на эту мысль в одном из разговоров, — пожимаю плечами. — И она ему понравилась.
Мама отставляет бутылочку, складывает руки на коленях и шепчет:
— Вот черт, — косит на меня испуганный взгляд. — Ты должна быть против.
— Он у тебя хотя бы не гуляет, — вытягиваю ноги и откидываюсь назад. — Какой молодец.
— Вот еще бы он посмел гулять, — ревниво шипит мама, а затем закрывает глаза, выдыхает и встает. — Пойду пошуршу в твоем гардеробе и подберу что-нибудь красивенькое.
Глава 30. Вазочка
— За серьги деремся насмерть, — шепчет мама на ухо.
— Господи, да они же уродливые, — едва слышно отвечаю я. — Верх безвкусия.
И я права. Серьги, которые вынесла милая девушка на бархатной подушке, просто ужасны. Это грозди синих камней, нанизанных на золотые нити.
Мы сидим в одном из
— Именно, — мама сурово смотрит на меня. — Я их подарю тетке твоего Валерки.
— Ты серьезно? — вскидываю бровь.
— А что? Ей придется этот виноград на ушах носить, — в глазах у мамы пробегает искра злорадства. — И улыбаться будет.
— Ты чего такая злая?
— Бесит она меня. В прошлый раз высказала свое фи насчет моих туфель. И так витиевато, вежливо и высокомерно.
На нас оглядываеется пожилая семейная пара, и я неловко улыбаюсь:
— Извините.
Мы еще ко всему прочему немного опоздали на этот странный аукцион, на котором сливки общества выставляют всякую ерунду и ее же друг у друга покупают. Радует лишь то, что деньги пойдут на благое дело. По крайней мере, так сказала Вита Арасова, которая сейчас мило так улыбается со сцены и называет стартовую цену серег. Красивая женщина с добрыми и лучистыми глазами.
У нее под руководством один из самых крупных благотворительных фондов. И я ей очень завидую. Она такая уверенная в себе, спокойная, а муж… Муж непростительно влюбленными глазами на нее смотрел, как на настоящее сокровище, когда она заканчивала вступительную речь перед аукционом. Тоже так хочу.
И хочу не по углам прятаться с любовником, которого посоветовал мне найти криком Валерий в ссоре. Я так не смогу. Если и быть в любви, то с тем, с кем не надо прятаться, выискивать часы для встреч в отелях, а затем на публике играть приличную жену.
Мама всерьез решила отбить уродливые серьги. За них ставками борется не только она, но и еще две женщины. Видимо, у них тоже есть нелюбимые родственницы, которым можно преподнести сомнительный подарок.
— А дядя точно
— Если он вздумал меня замуж брать, то готов, — мама вскидывает руку. — Шестьсот тысяч рублей!
— Да дорого же за такое, — охаю я.
— За серьги да, а за помощь женщинам, которых бьют мужья — нет, — мама опускает руку и мило мне улыбается. — Сам же он никогда никому просто так не поможет. В его картине мира все сами виноваты в своих бедах. Побухтит, конечно, но что поделать? Не обеднеет и в карму его зачтется.
Семьсот пятьдесят тысяч, и серьги уходят маме, которая в восторге взвизгивает и потирает руки:
— Не зря пришли.
Дальше выносят золотое колье, потом браслеты из изумрудов, парочку перстней.
— Тебе что-нибудь приглянулось?
— Пока ничего интересного, — пожимаю плечами.
И тут девица выносит в своих холеных ручках маленькую фарфоровую вазочку с тонким и высоким горлышком. Бледно-розовая глазурь и ручная роспись с журавлем и бабочками. Не больше сигаретной пачки и поместиться в нее лишь несколько ромашек.
— Какая прелесть, — говорю я.
И начальная ставка для антикварной японской вазочки — десять тысяч рублей.
— Я участвую, — выдыхаю. — Хочу ее.
Однако я не думала, что со мной схлестнется в ставках какой-то противный старик с первого ряда. В нашем азарте и нежелании уступать цена поднимается до ста тысяч.
— И кому ты так хочешь подарить эту вазу? — недоуменно интересуется мама.
— Себе, — отвечаю я. — Мне она понравилась.
— Сто пятьдесят! — рявкает старик.
— Все, я сдаюсь, — обиженно скрещиваю руки на груди. — Это нечестно, сразу на пятьдесят тысяч поднял.
Да и дядя точно меня не поймет. Он, конечно, якобы за все платит, но на вопрос “зачем тебе эта ваза, Викусь?” я не найду ответа кроме “красивенькая”. Не люблю аукционы.