Ратник
Шрифт:
И если окружающие радовались такому приобретению, то он чувствовал себя смертником. И чем больше узнавал о проказах Андрея, тем больше хотел «сдернуть» куда-нибудь. Тихонько. А потом заявить, что лошадь чего-то испугалась, понесла и он заблудился в этих «проклятых лесах». Но, то ли это желание ощущали остальные, то ли звезды нужным образом не сходились, но ему никак не удавалось выбрать удачным момент для бегства. Он все время находился на глазах у кого-то…
Из-за чего отчаивался все больше и больше…
В
По сему, подождав, пока скоморохи вошли в город, собрав толпу всякого рода зевак, туда же направился и он. Чтобы в толпе немного потолкаться. Послушать. Посмотреть. Даже решить, как поступать дальше. Однако не доходя до толпы, он почувствовал чей-то пристальный взгляд. Оглянулся. Так и есть. Вон — местный священник стоит и приглядывается к нему.
Мягко тому улыбнувшись, он сделал то, что не сделал бы никто, боящийся разоблачения. Отец Себастьян направился прямиком к этому священнику.
— Доброго тебе дня добрый человек, — с легким акцентом произнес отец Себастьян.
— И тебе доброго дня. Ты, я вижу не местный.
— О да, — подпустив грусть во внешний вид, произнес отец Себастьян.
— Лях? — поинтересовался отец Афанасий, ориентируясь на акцент.
— Та не, — устало махнул он рукой. — Но пожил в коронных землях. Ивашкой звать. Сыном Агафона.
— А чего тут делаешь?
— Я травник. Дома мне житья не дали. Эти паписты обвинили меня во всех грехах смертных и чуть не сожгли. Едва убег. Нигде в земля Жигимонта покоя не давали. Вот — ищу лучшей доли в землях Иоанна Васильевича.
—
— Если бы, — горестно махнул рукой Кристоф. — В Смоленске мне места не нашлось. Там своих травников вдоволь. А на Москву идти боязно.
— Чего же?
— Так Москва же! Стольный град! Там, чай всяких мастеров много.
— И то верно. А сюда чего пришел? — повел бровью отец Афанасий. — Мест много. Отчего в наши беспокойные края забрел?
— Так набег на вас, я слышал был. Татары озоровали. Вот я и подумал, что может сгожусь.
— Травник значит?
— Травник.
— А где твои травы?
— Так вот, — указал он на меренца с вьючными сумками. — Остальное тут найду.
— Христианин?
— Истинно так, — с почтением ответил Иван и вполне себе правильно перекрестился. По православному обычаю. Он был католиком, но ради дела мог переступить через свои убеждения. Посему не только перекрестился должным образом, но и прочел Символ Веры. Опять-таки православный, который лишь в одном слове отличался от католического. И отец Афанасий, услышав это с некоторым облегчением вздохнул.
— Травник, да еще христианин — дело хорошее, — подобрев произнес он. — Остановиться можешь у меня. Дом просторный. Живу я один. Так что не стеснишь.
Иван от этого предложения внутренне содрогнулся, но внешне вида не подал. И даже напротив, напустив на себя максимально искреннюю радость, стал отца Афанасия благодарить.
«Вот я вляпался. — пронеслось у него в голове. — Хотя, если подумать, может быть это и к лучшему…»
Козьма, бывший главарь банды, погоревшей на деле Андрея, зашел в кабак на окраине полоцкого посада. С парочкой своих подручных. И усевшись в дальний угол, заказав еды с выпивкой[3], стал слушать.
Место это было злачное. Люди разные, но, в том числе и лихие здесь бывали. Поэтому народ, поднабравшись, болтал достаточно свободно о разных
Разговоры, как обычно, сводились преимущественно к трем насущным темам.
К бабам. Ну а куда без них? Мужское же общество. К всякого рода подвигам сомнительного характера. Вроде кто кого перепил или морду набил. За дело или ради бахвальства. Ну и традиционная ругань на власть. Свою, как правило. Потому что своя, а не чужая власть, взымает с тебя налоги, принуждает к чему-то и так далее. А потому недовольных плодит всегда и всюду.
Но встречались и более интересные темы. Вроде того, как в старину было хорошо. При дедах там. Или даже просто в прошлом году.
— А вы разве не слыхали? — спросил Козьма, тихо подойдя к одной такой компании, что воздыхала о былых деньках.
— Что? — пьяно поведя осоловелым взглядом, спросил помятый жизнью мужичок в годах.
— На Москве болтают, будто бы Всеслав Брячиславович воскрес.
И тишина.
Заткнулись все. И уставились на Козьму. Не сразу. Секунд двадцать на это потребовалось. Может больше, но не сильно. Он специально говорил достаточно громко, чтобы его услышали. А голос Козьма имел вполне себе командирский. Кто-то пытался что-то по инерции дальше болтать, но свои же этих говорунов тут же затыкали. Так что минуты не прошло, как вся эта братия кабацкая уставилась на бандитскую рожу Козьмы.
— Что ты там про князя Всеслава сказывал? — обратился к нему худощавый мужичок с очень острым взглядом.
— На Москве болтают, будто бы воскрес он. И ныне татар режет под Тулой.
— А ты отколь это знаешь?
— Так послушать довелось.
— И кто болтает?
— Да на Москве о том где только не услышишь. И на торге, и в монастырском дворе, и в кабаках. Правда, аль нет. Но мню, раз уж за старину добрую заговорили, поведать вам о том не грех.
— А не врешь?
— За что купил, за то и продаю, — развел руками Козьма, напустив на себя обиженный вид.