Князь Мещерский
Шрифт:
Однако кто ценит добро? Твою семью спасли от голода в неурожайный год, ссужают зерном и молодняком скота, помогают получить на истощенной земле урожай больше – подумаешь! Это нам и так причитается. Зато у вас рожь родится сам-десять, а у меня – сам-три. Ваши коровы дают по два ведра молока в день, а моя – на донышке. Делитесь, буржуи! Такие мысли вбивали в головы селян пропагандисты эсеров. К чему это приводит, показала Октябрьская революция в моем мире. В результате ее крестьяне забрали земли у помещиков и поделили. Имения растащили; а что не смогли вынести, то поломали и изгадили. Многие и вовсе сожгли. Некогда процветавшие хозяйства превратились в руины. И что? Спустя десять лет в деревнях по-прежнему жили кулаки и беднота. Производство товарного зерна сократилось, да и получить
Государственные чиновники пытались объяснить думцам, что переход императорских земель в собственность крестьян приведет только к ухудшению их положения. Упадут урожаи, выродится племенной скот, а, случись голод, помочь будет некому. Те, кому не хватает земли, могут переселиться, прочие – уйти в города, там рабочих рук не хватает, особенно с началом войны. Эсеры слушать не хотели, твердя мантру о сеятелях и хранителях русской земли, которым негоже ломать устоявшийся веками уклад жизни. На самом деле плевать им было на крестьян и их нужды. В них эсеры видели лишь средство для захвата власти. Пропаганда привела к крестьянским бунтам, несколько имений сожгли. Иметь неспокойный тыл в воюющей стране смертельно опасно, терпение государыни лопнуло. И она сделала ход.
В газетах появились статьи, где открытым текстом писали о предательстве эсеров. В то время как страна напрягает силы для борьбы со злейшим врагом, эсеры за деньги немцев организуют покушение на государыню, – утверждали репортеры. И ведь не возразишь! На момент суда Азеф и Савинков состояли в партии социалистов-революционеров, а ранее и вовсе входили в ее руководство. Отсюда вывод: эсеры – предатели и враги народа. Руководство партии пыталось возражать, но оправдания звучали не убедительно. Народ не верил. Савинков с Азефом эсеры? Да. Деньги от немцев получили? На суде подтвердили. На государыню покушались? Сами признались. Сколько народу безвинного при этом погибло, помните? Немцам продались,
Эсеров-депутатов стали бить – как рядовых, так и руководителей. Затеряться им не удавалось. Эсеры, выйдя из подполья, любили покрасоваться перед репортерами, их фотографии печатались в газетах. Лица примелькались, по ним и били. Депутатов перехватывали перед входом в здание Думы и вершили расправу. Что-то мне подсказывает, отнюдь не стихийно.
Эсеры возмутились и подняли хай. Потребовали вызвать в Думу министра внутренних дел. Тот пришел и, выступая перед депутатами, заявил, что полиции не хватает сил, чтобы выделить охрану каждому эсеру. Почему не хватает? Дума сократила запрошенные министерством ассигнования на полицию, а инициировала это сокращение партия эсеров. Так чего она теперь хочет?
Слова министра депутаты встретили аплодисментами, причем, бурными. Не аплодировали только эсеры, сидевшие с кислыми лицами. Они попробовали мобилизовать в охрану бывших боевиков. В результате бить стали и тех. Возле здания Думы закипели настоящие сражения. Полиция хватала смутьянов и тащила их в каталажки, почему-то большей частью боевиков. Тогда эсеры объявили, что прекращают ходить на заседания – до тех пор, пока полиция не наведет порядок. Наверное, ожидали, что, потеряв таких замечательных ораторов, Дума устыдится и будет умолять их вернуться. Счаз! Через десять дней бойкота, строго в соответствии с регламентом, Дума исключила депутатов-эсеров из своего состава за прогулы. Одна из крупнейших партий страны вмиг потеряла свою фракцию в законодательном собрании. Вместе с ней исчезла и депутатская неприкосновенность. Бывших думцев из эсеров стали сажать. За подстрекательства к бунтам и покушению на государственную собственность, за призывы к неповиновению властям в военное время. Ранее на них заводили дела, но реализовать их не могли – разрешение на привлечение депутата к уголовной ответственности давала Дума, а она на это не шла. Теперь же руки следователям развязали. В считанные дни практически все руководство партии эсеров оказалось за решеткой. Рядовые члены заметались, некоторые предложили перейти на нелегальное положение и вернуться к террору, но горячие головы остудило заявление министерства внутренних дел. Оно сообщило, что подпольщиков будет рассматривать как врагов государства, действующих в интересах Германии, со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть их ждет не ссылка в отдаленные места и безбедная жизнь за государственный кошт, как то бывало прежде, а пожизненная каторга или виселица – как кому повезет. Партию ведь не запретили; агитируйте, боритесь за голоса избирателей, но строго в рамках закона. Вздумаете идти против власти, то кирка в руки – и на остров Сахалин. Там каторжники в цене. Эсеры пошумели и спеклись. Десять лет мирной жизни отучили их от конспирации, да и желание жертвовать собой пропало.
В считанные дни крупнейшая, радикально настроенная партия России,
На фоне этих событий обручение с Ольгой прошло практически незамеченным – к моей радости. Не люблю публичность. Хорошо, что статус жениха не предполагал моего дальнейшего участия в официальных церемониях. Наши с Ольгой безымянные пальцы украсили обручальные кольца, но отношения остались на прежнем уровне: ночевал я в своем доме. Разве что с любимой мог встречаться чаще – и то хлеб.
Контакт с Джеймсом я передал военной разведке Русской империи. В этом мире ее организовали лучше, чем в моем. Там армии и фронты засылали своих агентов за границу, не оповещая об этом высшие штабы и друг друга. В результатах в столицах иностранных государств скапливались русские шпионы, которые не только не помогали соотечественникам, но нередко интриговали против конкурентов. На пользу делу это не шло. Здесь же сделали выводы из русско-японской войны и создали разведывательное управление Генерального штаба – РУ ГШ. В период войны оно переходило в подчинение Ставки верховного командования. Меня свели с полковником Смирновым, знакомым по совещанию у государыни, где шла речь о возможном применении немцами отравляющих газов. Там Платон Андреевич представил убедительные свидетельства подготовки Германии к химической войне. На встречу с Джеймсом мы отправились вдвоем. Я познакомил разведчика с агентом, получил от англичанина меморандум и передал ему тысячу фунтов. Дотошный Смирнов стребовал с Джеймса расписку. Тот скривился, но написал. На том и распрощались. Мы с Платоном Андреевичем отправились к нему управление, где изучили меморандум. В английском Смирнов оказался не силен, я переводил ему с листа.
– Небогатые сведения, – вздохнул полковник по завершению чтения. – Заплатить за такое тысячу фунтов! Будь моя воля…
– Вы не правы, Платон Андреевич! – возразил я.
– Поясните! – нахмурился он.
– Обратите внимание на эту фигуру, – я обвел карандашом одну из фамилий в списке.
– Чем мы сможем ее привлечь?
– Вот! – я подчеркнул строчку в тексте после фамилии.
– И?
Я пояснил. Полковник посмотрел на меня удивленно. Пришлось продемонстрировать ему свечение рук и предложить навести справки в клинике для чахоточных детей.
– Не знал! – покачал головой Смирнов. – Даже предположить не мог. Удивили вы меня, Валериан Витольдович! Но я в затруднении. Есть указание государыни отстранить вас от участия в этом деле, однако в предлагаемых обстоятельствах без него не обойтись. Как быть?
– Я поговорю с государыней. Не вижу здесь особых проблем. Для реализации нашего замысла мне не нужно плыть в Британию и лично вербовать агента. Моя роль вспомогательная. Основное сделаете вы. Но к государыне я пойду лишь после того, когда согласие от агента будет получено.