Чтение онлайн

Сельчик обжёг меня гневным взглядом.

— Что это? — спросил он. — Откуда у тебя эта мерзость?

Я глазами показал на сидевшую слева от меня женщину.

Игорь Матвеевич понял мой намёк — он перевёл взгляд на свою молодую спутницу.

— Рая, иди потанцуй, — сказал Сельчик.

Рая посмотрела на выглядывавшие из-под мужской ладони края фотографии.

— Что-то не хочется, — ответила она. — Нет настроения.

Оставила мою ногу в покое, присосалась к бокалу с вином.

— Потанцуй, я сказал! — повысил голос Сельчик.

Он хлопнул по столу прилипшей к его ладони фотографией.

Подпрыгнула расставленная на столешнице посуда. Раиса обиженно поморщила нос.

— Зайка, но ведь сейчас медленный танец, — сказала она. — Разве ты не видишь?

Женщина ткнула пальцем с ярко-красным ногтем в сторону танцплощадки.

— Значит, танцуй медленно! — велел Сельчик. — Иди!

Рая вздохнула, демонстративно неохотно встала со стула. Помахала густо намазанными тушью ресницами.

— Хорошо, хорошо, — сказала она. — Я около стойки постою. Не буду вам мешать, мужчины.

Она задела меня кокетливым взглядом и зашагала между столов — ни я, ни Сельчик не посмотрели ей вслед.

Игорь Матвеевич приподнял руку — на этот раз фотография осталась на скатерти. Он плотно сжал губы, уставился на фото. Посмотрел на фотографию и я. Хотя видел её уже не раз. Этот кадр я показал Сельчику не случайно — намеренно положил фото на верх стопки. Потому что именно на этом кадре у Венчика, сидевшего на диване рядом с Ингой Рауде, была самая глупая улыбка. Секретарь комсомольской организации МехМашИна на фотографии расположился вплотную к комсоргу группы «ОиНТ-73». На расслабленно замершей в кадре Рауде красовались только солнцезащитные очки, которые скрывали лишь её глаза. На Венчике не было даже этого элемента одежды. Веня Сельчик радостно улыбался. А его тело не выглядело расслабленным.

Игорь Матвеевич всё же отвлёкся от созерцания обнажённых тел, обратил внимание на меня.

— Откуда у тебя… эта гадость? — спросил он.

Я покачал головой.

— Это не просто гадость, Игорь Матвеевич. Это плевок в лицо Ленинскому комсомолу, Коммунистической партии, нашему правительству

и всему нашему социалистическому обществу. Эта, как вы выразились, «гадость» — не что иное, как наглая и подлая попытка расшатать наше общество изнутри, услужливый и унизительный реверанс пропитанному пошлостью капитализму. В этой «гадости» чётко видно влияние лживых иностранных «голосов», наложенное на тоску по империалистическому прошлому нашей страны. Именно так это выглядит со стороны. Тут даже пояснения не нужны. Вот, полюбуйтесь и на другие материалы.

Я положил на скатерть чёрный конверт, подвинул его к раскрасневшемуся Сельчику.

— Эти фотографии сделаны в квартире вашего сына, Игорь Матвеевич. Он сам их сделал. Во время прошлого комсомольского собрания. Они являют собой иллюстрации к той сексуальной распущенности, которую он, как секретарь комсомольской организации, проповедует среди комсомольцев Новосоветского механико-машиностроительного института. Подобные вещи тлетворно влияют на разум и помыслы молодёжи. А потому их распространители и создатели буквально впрыскивают яд в умы советских студентов. Это бомба: бомба, заложенная, в том числе, и под вас, Игорь Матвеевич. Загляните в конверт.

Второй секретарь Новосоветского горкома КПСС схватил конверт и вынул из него сразу всю стопку фотографий. Я увидел на его лице примерно то же брезгливое и удивлённое выражение, с которым сегодня взглянул на эти фото Коля Уваров. Игорь Матвеевич одну за другой перекладывал из стопки на новую стопку фотографии. Не моргая, смотрел на изображения голой Инги Рауде, рядом с которой на каждом третьем снимке появлялся замерший в разнообразных вульгарных позах комсомолец Вениамин Сельчик. «У мальчика хорошая фантазия, — сказала сегодня про эти снимки Маргарита Лаврентьевна. — Его папашу кондрашка хватит, когда он это увидит». Я заметил, что Игорь Матвеевич потирал рукой карман своей рубашки на левой стороне груди.

«…Прямо у реки в маленьком саду созрели вишни…», — пели со сцены.

Сельчик с заметным усилием оторвал взгляд от фотографий, поднял на меня глаза.

— Где ты это взял? — повторил вопрос Игорь Матвеевич.

Он навалился локтями на столешницу, подался вперёд. Его голос гневно дрожал.

— Эти фотографии вчера вечером мне напечатал

приятель, — ответил я. — Не переживайте, Игорь Матвеевич: он прекрасно хранит чужие секреты — если я его об этом прошу. А сделал мой приятель эти интересные фото с плёнки, которую я позапрошлой ночью нашёл в квартире вашего сына. Скажу точнее: с одной из трёх добытых мною плёнок.

«…Хоть память укрыта такими большими снегами…» — всё ещё звучала песня.

— Позапрошлой… ночью?

— Да, Игорь Матвеевич. Позапрошлой. Когда вашего сына увезла машина скорой помощи. Ведь она же его увезла? Я, признаться, этот момент не уточнил.

Сельчик задержал дыхание, но через три секунды выдохнул:

— Так это ты его…

— Я, Игорь Матвеевич. Конечно же, я.

«…Допьяна, но не до смерти…» — перешёл к новому куплету певец.

Я услышал, как чиркнул зажигалкой сидевший за соседним столом мужчина — запах табачного дыма усилился. Я заметил, что на скулах и на щеках второго секретаря Новосоветского горкома КПСС появились пунцовые пятна. Сельчик схватился руками за края столешницы, сверлил моё лицо взглядом. Стоявшая перед ним на столе рюмка едва заметно задрожала. Графин (где ещё осталось граммов сто прозрачной жидкости) дёрнулся, звякнул стеклянной крышкой. На тонкой, но короткой шее Игоря Матвеевича под морщинистой загорелой кожей напряглась жила. Сельчик упёрся животом в стол, медленно поднимался. Маленькие пластмассовые пуговицы его рубашки постукивали о край стола (будто подсчитывали удары сердца), одна за другой они появлялись над белой скатертью.

— Да я!.. — сказал Сельчик. — Тебя!..

Он встретился взглядом с моими глазами, замолчал. «…Как будто ищу ответа…» — слушал я песню. Сквозь пролетавшее над нашим столом облако табачного дыма разглядывал большие зрачки и красные полоски кровеносных сосудов на глазах Вениного родителя. Второй секретарь Новосоветского горкома КПСС замер, так и не выпрямившись во весь рост. Упёрся в скатерть ладонями. Пуговица (которая находилась на уровне его пупка) то поднималась над столом, то пряталась обратно — будто у Игоря Матвеевича задрожали ноги. Я не моргал, не шевелился. Прекрасно представлял, какое впечатление производил на Сельчика мой взгляд (мне его не раз описывали в прошлой жизни). Я снова пожалел о том, что не смотрел вот так же, когда мне на самом деле было двадцать лет.