Черные ножи 2
Шрифт:
— Господин оберст, — начал я на хохдойче, — вы понимаете меня?
— Пшекшашно понимай! — ответил он мне на баварском наречии, которое не каждый коренной немец разберет — слишком много шипящих, а некоторые слова произносятся в корне иначе. Все равно, что слушать польскую речь — вроде и понятно кое-что, а потом как запшекают — и хрен разберешь, чего лопочут.
Я поморщился, но все же продолжил и начал задавать те вопросы, ответы на которые желал знать капитан.
Выяснилось следующее: в деревне главный он — оберст Гроскопф;
Прибывшие танки были настолько засекречены, что сам оберст ничего о них толком не знал, никаких технических подробностей, для него они просто шли под кодовым названием «Объект В». Оберст слышал, что машины хорошо зарекомендовали себя сегодня днем, и первые тесты прошли успешно. Члены экипажей и техники прибыли отдельной группой, которая никому не подчинялась. И в контакт с оберстом они особо не вступали, выполняя свои задачи.
— Грубий людь, — посетовал оберст, — недрушелюбни!
А потом он сообщил главное — под утро танки решено было переправить на южный берег, воспользовавшись одним из мостов, контролируемым немцами. Мост находился чуть выше по течению реки и был достаточно надежен, чтобы выдержать вес машин. Вброд переправлять их не решились, побоялись, что моторы заглохнут, и танки встанут посреди реки.
Это были важные новости. Получается, машины под небольшим конвоем двинутся к мосту, и представляется реальный шанс устроить по пути засаду. Лезть сейчас в ангары слишком рискованно. Охрана там надежная, и пробраться незамеченными
Я коротко пересказал все Шамсутдинову. Он глубоко задумался, прекрасно понимая, что наши перспективы на успех операции растут на глазах.
Хозяйка дома, между тем, встала с кровати и подошла к столу — Крюков следил за ней взглядом, но не препятствовал. Она налила полный стакан доппелькорна и залпом выпила его до дна, даже не поморщившись и ничем не закусив вонючую немецкую водку. Затем она подошла к двери в предбанник и чуть приоткрыла ее. Крюков напрягся, готовый перехватить ее, если попробует убежать, но женщина не побежала.
Быстрым движением она взяла в руки вилы, приткнутые к стене, резко развернулась и в два шага оказалась рядом с оберстом.
Тот почуял угрозу, тихонько по-поросячьи взвизгнул, но ничего сделать не успел. Даже Крюков не отреагировал должным образом, не ожидая такого поворота событий.
С яростным выдохом женщина вонзила вилы в живот оберсту. Зубцы вошли в тело легко, на всю глубину. Она попыталась протолкнуть их еще дальше, для надежности, но тут уже Крюков подлетел к ней и оттащил назад.
Впрочем, было поздно. Баварский вояка хрипел, пускал слюни и истекал кровью. Кричать у него не получалось, воздуха в легких не хватало. Подергавшись пару минут, он затих.
Шамсутдинов повернулся к женщине и яростно прошептал ей в лицо:
— Что же ты наделала, дура! Он был нам нужен!
— Эта жирная сволочь заслужила смерть, — все так же безразлично глядя на дело рук своих, ответила она: — Он лишь жрал, спал, да сношался… трусливая мразь! Рубашку стыдную мне подарил, гад. Надевать заставлял! Три месяца тут торчал, пузо отъедал!
— У тебя жил? — уточнил капитан и недобро прищурился. — С тобой, получается, и сношался?
— Со мной, — кивнула хозяйка, — а ты погляди туда!
Она махнула рукой в сторону
— Если бы противилась, убил бы их. Себя-то мне не жалко, но деток невинных за что? — пояснила женщина. — У нас многих убили… вон второго дня парня из семьи Еременко, да девку, дочь механика Федорова повесили. Зинка ее звали. До этого пытали три дня, мучили. Говорили, что они партизаны и готовили диверсию. Только не правда это, нет у нас в округе партизан, повывели всех еще в том году. Зинка просто немцу не дала, да пощечину залепила, ее свалили, пинать начали, а Еременко и заступился, дурень. Нравилась ему, видно. Обоих и порешили. А перед этим девку снасильничали многократно, она кричала так, что мне до сих пор этот крик снится… а уж что с парнем сделали — и пересказывать страшно… но он молчал, терпел, так и умер — не выдержал пыток…
Я вспомнил изувеченные тела, терзаемые воронами, и меня всего передернуло. Вот, значит, как дело было на самом деле.
— Немцы самолично пытали? — уточнил капитан.
— Нет, куда им, кишка тонка. Все делали полицаи. Фрицы понабрали к себе на службу всякой швали, те и рады стараться.
— Они еще в деревне?
— Уехали после казни. Главный у них — Мартын Шпынько, прежде в соседнем колхозе трактористом работал, а как немцы пришли, сразу к ним подался, и набрал себе в бригаду пару десятков таких же, как он сам.
Я на всякий случай запомнил фамилию полицая, вдруг кривая выведет и встретимся, уж тогда я ему припомню этих замученных юношу с девушкой.
А оберста, конечно, не жаль. Он, скотина, еще легко отделался. Да и рассказал уже все, что знал — большего из него все равно было не вытянуть. Вот только с утра его хватятся, даже если умело спрятать тело. И придут, конечно, в этот дом, прекрасно зная, где он квартирует.
Хозяйка это тоже понимала, потому как взглянула на своих детишек, и начала тихо выть на низкой ноте. Хоронила их уже в мыслях, и себя заодно.