Черные ножи 2
Шрифт:
Они ведь прикрывали не только нас, но и себя. С обычных бойцов взятки гладки. Худшее, что могло приключиться — штрафбат или показательный расстрел. Ну а дальше по цепочке — комроты лишится звания и пойдет служить рядовым красноармейцем, комбат потеряет погоны, как и комбат, а уж про политработников, особистов, комсомольских и партийных вожаков и говорить нечего — полный провал в политработе. Причем и у нас, и у летчиков. Времена сложные, решения быстрые и жесткие.
— Претензии у сторон друг к другу еще имеются? — а вот у подполковника голос
— Никак нет! — ответ был единогласным, и даже Арчуадзе и Осипов дружно закивали головами.
— Вот и славно, разойтись!
Мы быстро погрузились обратно в кузов полуторки и двинули назад. Коновалов с шофером ехал впереди на «Виллисе».
— Ох, и будет сейчас нам! — выдохнул незнакомый мне боец. — Лучше бы там пулю в лоб пустили…
— Не каркай, дурэнь! — Арчуадзе слегка подрастерял свою бесшабашность. О крутом нраве полковника знал каждый, и все мы понимали, что эта история для нас еще не закончена.
Когда мы вернулись в расположение и высадились из грузовика, то в полной мере ощутили на себе, что значит сила русского слова.
— Построились! — мрачно сказал комбриг. И началось.
Коновалов материл нас изысканно и разнообразно, ни разу не повторившись за все время, легко апеллируя к примерам из классической литературы, щедрой горстью рассыпая сочные эпитеты, но и не брезгуя простонародным жаргоном. Я заслушался, получая искреннее наслаждение от богатства и многообразия родного языка. Впрочем, полковник не ограничивался исключительно русским. Например, обращаясь к Арчуадзе, он выдал длинную фразу на грузинском, после которой наш бравый вояка густо покраснел.
Окончил свою речь Коновалов просто:
— Это был реальный залет, бойцы! Но вам сегодня крупно повезло. Второй раз подобное везение не повторится. Однако не думайте,
— Чэловэчищэ! — восторженно прошептал Арчуадзе, целиком и полностью проникшийся величием полковника, глядя ему вслед глазами юной влюбленной девицы.
Я опасался, что сейчас в дело вступит уже наш батальонный особист, и тут-то мы узнаем, почем фунт лиха, но никто из особого отдела, даже не появился. Видно и тут полковник сказал свое веское слово. Далеко не каждый проступок заслуживает самого сурового наказания. Люди нужны здесь, на передовой. И только в либеральных россказнях будущего каждый смершевец обязательно оказывается мразью, только и думающей, как испортить жизнь хорошему человеку. В реальности же все обстояло несколько иначе. Все люди, всем жить.
Коновалов мерным шагом двинулся к штабной палатке. Я же, чуть подумав, припустил к нашему расположению. Драка дракой, но мною до сих пор владела предыдущая идея, и я не желал ее упустить. Но и действовать без согласования с начальством не очень хотелось.
Мы устроились за холмом, а чуть дальше находились палатки медсанбата, поэтому не удивительно, что в ту сторону до сих пор тащили носилки с ранеными. При сегодняшней атаке полегла масса людей, но многих еще можно было спасти.
Двое крепких санитаров, матерясь, перли носилки, на которых лежало недвижимое тело.
Я бы прошел мимо, да услышал, как санитары переговариваются между собой.
— Может бросим фрица? На хрена он нужен? Пусть сдохнет, пес!
— Тебе приказ был дан вытаскивать всех живых? Вот и исполняй.
Речь явно не могла идти о нашем бойце, я подошел ближе и увидел, что на раненом надета форма танковых частей вермахта: фельджакет — короткая черная двубортная куртка со знаками различия унтер-офицера, к ней штаны из плотной ткани такого же цвета, под курткой темно-серая рубашка, к которой полагался еще и галстук, но сейчас он отсутствовал, как и головной
Как раз в тот момент, когда я подошел, немец открыл глаза и хрипло выдавил из себя:
— Hilfe! Hilfe!
*(нем.) Помогите!
Живой, значит. К тому же танкист и офицер, хоть и унтер. Такой-то мне и нужен!
— Мужики, — ласково обратился я к санитарам, — у меня к вам предложение!
— Чего надо? — недобро зыркнул на меня первый, но второй заинтересовался чуть больше.
— О чем речь, товарищ лейтенант?
Я понизил тон до заговорщического шепота и шагнул ближе:
— Нам сегодня туго пришлось на переднем крае! Вот из-за таких гадов, одного из которых вы сейчас в медчасть несете, много моих друзей полегло. А вы его к врачам! И что с ним сделают? Подлечат и в плен? В лагерь отправят, паек дадут? Эта падаль не имеет право жить! Отдайте его мне и моим ребятам! Мы с ним слегка полялякаем, а потом о нем никто и не вспомнит… а уж я в должниках не останусь — тушенки дам две банки, немного сухарей и поллитруху первача!
Последний аргумент решил все в мою пользу. Медбратья переглянулись, пожали плечами, а потом первый уточнил:
— Где сгрузить тело?
— Вот тут неподалеку у нашей машины…
Я показал дорогу и через пять минут стал владельцем раненого немца, честно расплатившись с санитарами обещанными продуктами. Запасами у нас заведовал Казаков, он слегка удивился требованию выдать необходимое, особенно его волновала судьба первача, добытого им с большим трудом. Но перечить он не стал. Тем более некоторые запасы еще имелись.
Унтера положили за танком — так, чтобы со стороны его не было видно. Машины располагались на значительном расстоянии друг от друга — на случай бомбежки, чтобы одним взрывом не зацепило сразу несколько танков, поэтому, укрыв немецкого танкиста от посторонних глаз, я мог провести с ним беседу, не особо опасаясь быть кем-то услышанным и увиденным.