Ратник
Шрифт:
Главной «фишкой» искусственного ультрамарина, открытого лишь в 1826 году, было то, что от количества серы, добавленной в самый последний момент, зависит его цвет. То есть, было реально получить насыщенную краску разных цветов. Поэтому Андрей сделал двадцать полных гривен яркой, насыщенной синей краски, четыре красной, четыре зеленой, четыре розовой и две фиолетовой.
— Это… это..? — указывая на туески, попытался спросить отец Афанасий.
— Это много. Поэтому вас и позвал. Сколько этой краски
— ВСЮ! — тут же ответил священник.
— Звонкой монетой заплатит?
— Уверен в этом.
— По честной цене?
— Да…
Дальше они составили на бумаге подробную перепись товаров, взвешивая их со всем радением. В трех экземплярах. Прикинули цены и расклады по долям. И Андрей покинул их. Слишком уж долго задерживаться на купеческом подворье по приезду он не мог. Так что выехал с него сразу как смог и отправился к Даниле — дяде жены. На то самое подворье, что раньше принадлежало Петру Глазу. Там его уже ждали.
— Долго ты с купчишкой возился.
— Глаз да глаз за ним нужен. Купец же…
— Так-то оно так, — кивнул степенно Данила. — Но все одно долго. Что люди подумают? Проходи, гость дорогой. Все уже собрались. Только тебя ждем.
— И стол, гляжу, накрыли.
— И стол…
Однако посидеть не удалось. Полчаса не прошло, как под воротами усадьбы собрались поместные дворяне. Простые, в основном. Но и старшины многие явились, держась, впрочем, особняком.
— Что они хотят? — несколько напрягся Андрей.
— С тобой поговорить. Поблагодарить за помощь.
Андрей вышел.
И тут же его словно парализовало от шквала слов и эмоций. Каждый из них хотел сказать слова благодарности. Кто-то от чистого сердца. Кто-то от корысти, дабы и его не забыл
Наконец он поднял руки и выкрикнул:
— Други! Други! Дайте слово!
Помещики замолчали.
— Вот вы слова благодарности говорите, а о главном забыли.
— О чем же? О чем? — заголосили они наперебой.
— О товариществе!
Пауза. Тишина. Очень странный поворот вопроса.
— Все, сделанное мною для вас — есть ни что иной, как мой товарищеский долг. И делал он ради моей жизни, моей чести, и моего душеспасения. Ибо плох тот товарищ, что не думает о товарищах своих, с которыми плечом к плечу заглядывает в лицо смерти.
Новая пауза.
Все молчали. И ждали продолжения, ибо не до конца понимали, о чем речь. Причем слушали не только поместные дворяне, но и случайные зеваки.
— Вы, верно, слышали от отцов и дедов ваших, в какой чести у всех была земля наша. Слышал и я. И о том, как в былые годы степь дрожала от одного имени воинства нашего. И о том, как пращуры наши брали Царьград, взымая с эллинов монету за наше миролюбие. О том, как сияла величием Русь, раскинувшись от Ливонии до Крыма, от булгар до Карпат, громя всех и каждого, кто в ее пределы вторгался и прирастая год от года землями новыми, тучными, славными…
Андрей произнес эти слова и хорошо заметил удивление на лицах практически всех. Только отец Афанасий, который тоже пришел посмотреть и послушал, никак не выражал своего отношения. Верно знал о той старине далекой. Пусть и по сильно искаженным да обрезанным пересказам.
— Но подло завелось на земле нашей. И проникло в сердца наши. Отчего человек наш думает лишь о том, чтобы при нем были хлебные стоги, скирды да конные табуны. Свой со своим не хочет разговаривать! Свой своего продает как продают бездушную тварь на торговом ряду! И что басурман
Старшины, что присутствовали, держась в стороне, побледнели от этих слов. Просто как полотно стали.
— Но и у последнего подлюки нашего, каков он ни есть, и у того, братцы есть крупица русского чувства. Даже если спит оно. Даже если бессовестной натурой его загнано в дальний угол, забитое, забытое и заплеванное. И проснется когда оно, то ударит он горемычный о полы руками. Схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою. Готовый в муках искупить позорное дело!..
Никто не решался перебить или вставить что. Каждый напряженно слушал. Андрей же продолжал, выдавая в том же духе небольшие фразы с паузами между ними. Достаточными для осмысления сказанного. Цепляя помещиков за живое. Задевая насущные проблемы, в которых они почти все увязли по уши. И указывая на тот замкнутый порочный круг, в который их загнали.
Он прошел по очень скользкой грани.
Можно даже сказать страшной грани. Которая отделяла общее эмоциональное потрясение этой толпы от стихийного взрыва и бунта. Он даже не заметил, как быстро и легко раскалил этот человеческий материал до красна. Вспыхнули глаза измученных трудностями жизни и службы воинов. Сжались их кулаки. Заскрежетали зубы.
В какой-то момент достаточно Андрею было достаточно просто указать на старшин, что, дескать, те во всем виноваты. И все. Смели бы. И ни на что не посмотрели бы. Даже воевода вряд ли сбежал. Просто не успел бы. Но Андрей вовремя сообразил и остановился. Вовремя сдержал себя, ибо его самого охватил какой-то кураж, какая-то страсть, видя такой горячий и живой отклик на свои, в общем-то простые слова, в сердцах этих людей.
Не изнуренные пропагандой и не имеющие к ней никакого иммунитета, эти люди XVI века впитывали его общие фразы, принимая их за чистую монету. Он, правда, старался не сильно приукрашивать. Но и этого хватило…