Кровь на эполетах
Шрифт:
– Тяжко что ли? – спросила графиня.
– Не сказать, чтоб очень, – покрутил головой лакей. – В баню сами шли-с, денщик под руку поддерживал. После бани откушали и легли отдыхать в комнате для гостей. Попросили дочку к ним привести, и с тех пор там с нею.
Хренина переглянулась с дочерью.
– Я его навещу! – сказала Груша. – Прямо сейчас.
– Неловко незваной, – засомневалась графиня. – Отдыхает ведь.
– У него рана, – возразила дочь, – а я в лазарете офицеров лечила. Чем
– Ладно, – согласилась Хренина, поняв, что Груша не отступится. – Только приведи себя в порядок. Вон, волосы растрепались. И лицо умой. Пусть он тебя красивой увидит.
Спустя четверть часа Груша с корзинкой в руке подошла к дверям комнаты для гостей. Замерла, прислушиваясь. Из-за двери доносился звонкий детский смех. Груша ощутила укол ревности – с ней Маша так не веселилась. Помедлив, она осторожно постучала в филенку. Ей не ответили, и Груша нажала на ручку. В комнате ее глазам предстала удивительная картина. Платон, укрытый до подмышек одеялом, лежал на кровати спиною к двери, а перед ним, под тем же одеялом, пряталась девочка. Причем, так, что снаружи торчали ножки в вязаных чулочках.
– Где моя дочь? – громко спрашивал Платон по-французски. – Куда спряталась? Не могу найти. Ага, вот из-под одеяла чья-то ножка торчит! Это ее?
Он тронул маленькую ступню.
– Нон! – пискнули из-под одеяла, и ножка исчезла.
– Тогда эта!
– Нон!
Вторая ножка тоже исчезла.
– Где же Мари? – с деланной тревогой в голосе вопросил Платон.
– Здесь! – девочка сдернула одеяло с головы.
– Вот она! – радостно воскликнул Платон, подхватил Мари под мышки и поднял над собой, перед этим опрокинувшись на спину. Девочка радостно взвизгнула и заболтала
– Тетя, – сказала, указав пальчиком.
Платон повернул голову, и Груша заметила, что он смутился.
– Здравствуйте, Аграфена Юрьевна! – сказал, усадив девочку на постель. – Воротились? Яков сказал, что вы с матушкой в отъезде.
– Воротились, – кивнула Груша и подошла ближе. – Здравствуйте, Платон Сергеевич! Мне нужно осмотреть вашу рану.
– А зачем вам на нее смотреть? – удивился он.
– Затем, что в Твери я три месяца подвизалась в лазарете, – объяснила Груша, решительно подтащив к кровати стул и водружая на него корзинку. – Лечила раненых офицеров. Сам начальник лазарета хвалил: мои подопечные выздоравливали скорее прочих. У меня и лекарский припас с собой. И не возражайте, Платон Сергеевич! В дороге рана могла загноиться.
– Изумлен, Аграфена Юрьевна, – покрутил он головой. – Ладно, смотрите.
– Следует увести Машу. Не след ей на такое смотреть.
– Я с папА! – закапризничала девочка.
– Пусть останется, – поддержал ее Платон. – Дети в ее летах не боятся крови. Им просто любопытно.
– Как скажете, – вздохнула Груша. Девочка помешает им объясниться, а она на это рассчитывала.
Платон тем временем отсадил Мари дальше, откинул край одеяла и задрал рубаху, после чего повернулся на бок. Груша осторожно размотала полотняный бинт и склонилась над раной.
– Больно? – спросила, ткнув пальцев возле шва.
– Чуток, – сказал он.
– А здесь? Здесь?.. Рана сухая и не гноится, – заключила, закончив обследование. – Хотя покраснение кожных покровов наблюдается. Придется полежать. Чем вас так? Саблей?
– Штыком, – ответил он.
– Сейчас я смажу шов бальзамом и наложу повязку, – сообщила Груша.
Внезапно в разговор вмешалась девочка.
– ПапА
– Да, милая, – ответил Платон. – Папе больно.
Мари погладила его по щеке, а затем поцеловала. Груша увидела, как из глаза Платона выкатилась слезинка и побежала по щеке.
– Простите, Аграфена Юрьевна, – сказал Платон, шмыгнув носом. – Не помню уж, когда меня жалели. Да еще дите…
«Какая у него нежная душа! – подумала Груша. – Вот не ожидала: через столько сражений прошел! Впору ожесточиться».
– Приподнимитесь! – попросила.
Закончив бинтовать, она сложила медицинский припас в корзинку.
– Присядьте, Аграфена Юрьевна! – попросил Платон. – Хочу на вас посмотреть. Полгода не виделись.
Груша поставила корзинку на пол и села на стул.
– Вы изменились, – сказал он минутой спустя. – Разительно. Летом прошлого года я видел барышню – очень милую, добрую и немножко восторженную. Сейчас же передо мной совершенно взрослая женщина, знающая, чего хочет.
– Это плохо? – спросила Груша.
– Что вы! – покрутил он головой. – Нисколько. Наоборот. Рад видеть вас такой, хотя, признаюсь, не ожидал.
– Будет время привыкнуть, – сказала Груша. – Вы к нам надолго?
– До выздоровления, если не прогоните.
– Не обижайте, Платон Сергеевич! – возмутилась Груша. – Отказать в приюте раненому офицеру, Герою Отечества? За кого вы нас принимаете?
– Простите! – повинился Платон. – Ляпнул, не подумав. Позвольте ручки?
Груша протянула их. Он взял и стал поочередно целовать.
– Что вы делаете? – возразила она слабым голосом.
– Благодарю, – сказал он, отпуская ее руки. – За себя и офицеров, которых вы лечили. Самое малое, что могу сделать для вас.
«Ты можешь больше», – подумала Груша, но вслух этого не сказала. Сидела с покрасневшим лицом, не зная, как быть дальше. Он же смотрел на нее странным взором, и тоже молчал.