Кровь на эполетах
Шрифт:
– Ничего, считай, не было, – рассказывал мне, – ни инструментов, ни медикаментов. Ампутации ножовкой делал, мне на ней кузнец разве что зубья помельче высек. Обезболивающее – стакан самогона. И ведь выздоравливали!
Иван Севостьянович и научил меня, как измерить давление без тонометра. Все просто, как мычание. Берем обыкновенную деревянную школьную линейку длиной 20–25 см, золотое кольцо обручального типа и шерстяную нить. Просим пациента обнажить левое предплечье от запястья до локтя и уложить его на стол внутренней стороной к верху. Кладем на руку линейку так, чтобы ноль оказался на запястье или ладони – у кого как получится по длине. Затем
Я признаться не поверил и пожелал испытать метод. Севостьянович даже выделил для этого свое обручальное кольцо. И что же? Оказалось, как тонометром. Плюс-минус 5-10 мм, но для такого способа точность невероятная[3].
– Никто не знает, почему так происходит – ни ученые, ни врачи, – сказал мне старый фельдшер. – Но работает.
Золотое кольцо нашлось в трофеях, я даже не стал спрашивать, как оно туда попало – обручальное. Наверняка с пальца стащили. С шерстяной ниткой проблем не возникло – взял у Пахома. Здесь многие офицеры носят вязаные чулки, а их периодически нужно чинить, чем и занимаются денщики. Дощечку для линейки мне выстругали солдаты, получилась тонкая и относительно ровная. Сойдет, мне из нее не стрелять. Готовую сантиметровую линейку взять негде – не существует в нынешней России таких девайсов. Разметку на дощечку нанесли артиллеристы – у тех нашелся измерительный инструмент. Не в сантиметрах, конечно – в дюймах, но это не проблема. Четыре дюйма – это 10 сантиметров, если кто не знает. Я просто подписал в нужных местах необходимые цифры, а умелец-артиллерист выжег их по дереву раскаленным на огне шильцем.
– Зачем это вам, Платон Сергеевич? – полюбопытствовал Кухарев, вручая мне готовую линейку.
– Кровяное давление измерять, – не стал скрывать я.
– Для чего? – удивился некогда отставной фейерверкер, а ныне артиллерийский
– Что бы знать здоровы ли кровяные жилы у человека.
– Да? – задумался Кухарев и попросил: – А мне можно… померить?
– Обнажи левую руку по локоть и садись к столу, – ответил я.
А что? Прибор нужно испытать. Кольцо показало у Кухарева повышенное давление – 160 на 100. Чистоты эксперимента ради, я измерил давление у себя – 120 на 80. Нормально, у меня такое и в своем времени было.
– Испорченные у тебя жилы, Ефим Игнатьевич, – сказал я Кухареву. – Не налегал бы ты на водочку и табак.
– А то что? – насупился подпоручик.
– Чревато ударом. А от него или сразу помрешь, или паралич разобьет. Будешь лежать как колода. Тебе это нужно?
– Совсем что ли нельзя? – дрогнувшим голосом спросил Кухарев.
– Разве что изредка для сугреву, – смилостивился я. – Но не каждый день как сейчас.
Разговор имел последствия. Тем же вечером ко мне заявился фон Бок.
– Мой труг Ефим сказать, что вы запрещать ему пить вотка, – сообщил недовольно. – Warum[4]?
– У него порченные кровяные жилы, – ответил я по-немецки. – При такой болезни нельзя. Может разбить паралич.
– Меня проверять, – сказал немец, подумав, и стал стаскивать с левой руки мундир.
Замер показал 140 на 90. Плюс-минус лапоть, конечно, на таком приборе, но результат понятен.
– У вас тоже повышенное давление, – «обрадовал» я капитана.
– Вотка пить найн? – огорчился фон Бок.
– Одну чарку в день можно, – разрешил я.
– Айн чарка? – огорчился пруссак.
– Можно две, но тогда в следующий день ни одной.
– Цвай чарка айне ден, – кивнул капитан. – Нул на цвайте ден. Ефим?
– Тоже так, – махнул я рукой. Все равно Кухарев не удержится. Пусть хотя бы умерит аппетит.
– Гут, – улыбнулся пруссак. – Данке.
Следующим пришел Семен – у него с давлением оказалось в порядке, чему друг обрадовался. Лишать себя удовольствия опрокинуть чарку-другую – наказание. Затем за мной приехали от Паскевича. Слух о странном капитане, который был лекарем во Франции, где научился определять порченые жилы у человека, со скоростью молнии распространился по лагерю. Была ли тому причиной скука или отсутствие развлечений – армия два дня простояла у Малого Ярославца без движения, но я внезапно стал необыкновенно популярен у высшего командования. За день измерил давление у полутора десятка
Вечером меня потащили к Кутузову.
– Говорят, голубчик, что ты лечишь людей по французской методе? – встретил меня вопросом светлейший.
– Не лечу, а ставлю диагноз, ваше светлость, – возразил я. – То есть выявляю хворь, в частности, порченые жилы.
– Меня посмотреть можешь?
– Разумеется, ваша светлость! – поклонился я. – Обнажите левую руку до локтя и сядьте к столу.
Денщик помог Кутузову стащить сюртук[5] – главнокомандующий обычно ходил в нем, надевая мундир только по особым случаям, и закатал ему рукав на руке. Я положил на нее линейку и провел над ней кольцом. 180 на 100. Плохо, но я ожидал худшего.
– У вас повышенное давление крови в жилах, ваша светлость, – сообщил я Кутузову.
– А теперь ему проверь! – указал светлейший на денщика.
Сомневается… Я подчинился. Кольцо показало у денщика нормальное давление, о чем я и объявил. Кутузов пристально наблюдал за моими манипуляциями.
– Прошка, конечно, здоров, как бык, – заключил светлейший по завершению процедуры. – Молодой же. А как быть мне, старому? Готовиться к параличу?
Ага, кто-то уже рассказал. Здесь, кстати, паралича боятся. Он и в моем времени не подарок. Внезапная смерть от инсульта по здешним представлениям – тоже плохо. Одно дело в бою, перед которым ты исповедовался и причастился у полкового батюшки: тогда – сразу на небо, минуя мытарства. Умереть же без покаяния – обречь душу на муки.
– Паралич вам не грозит, ваше светлость, – успокоил я Кутузова, использовав послезнание. – А вот на сердце эта хворь влияет. Рано или поздно скажется.
– Это я понимаю, – кивнул светлейший. – Лет-то мне сколько? Старость не лечится. Или ты умеешь? – он глянул на меня единственным видящим глазом.
– Нет, – покрутил головой я. – Но вот облегчить ваше состояние попытаюсь. Прикажите варить вам свеклу в кожуре, и пейте тот отвар натощак и перед потреблением пищи три раза в день по кружке с ложкой меда.