Зауряд-врач
Шрифт:
– Да, – сказал я. – Но у меня есть предложение. Пусть мне ассистируют желающие перенять эту методику.
– Сам хотел об этом просить, – кивнул Загряжский. – Похвально, что не таите секреты.
– А зачем?
– После войны могли б открыть клинику и разбогатеть.
– Простат хватит на всех.
– Но вы все же закрепите приоритет. Напишите об операции в медицинский журнал. Я присовокуплю свою рекомендацию.
– А врачебная тайна?
– В статьях пишут: «пациент А.», – улыбнулся начальник госпиталя. – Хотя вы правы – слух разошелся. Сделаем так. Поведем с десяток удалений, накопим статистку. Статья от
– Согласен.
– Ко мне обращаются начальники госпиталей и лазаретов, – продолжил Загряжский. – Узнали, что вы будете служить здесь, и просят разрешить их хирургам присутствовать на ваших операциях. Не возражаете?
– Нет, конечно.
– Договорились. Оперируйте и ни о чем не беспокойтесь! При малейших затруднениях обращайтесь ко мне. Отечеству нужны ваши золотые руки и светлая голова!
На том и расстались. Отдам должное Загряжскому: обещание он сдержал. Любое пожелание выполнялось мгновенно. Впрочем, я не наглел. Пожелания касались инструментов, медикаментов и персонала. После нескольких операций я сформировал бригаду из двух анестезиологов и трех хирургических сестер. С ними и работал. Переменный состав составляли хирурги, желавшие перенять опыт. Приходили многие. По завершению операции я отвечал на вопросы. Их было много. Медицина – консервативная наука, новшества в ней принимают настороженно. Так было и в моем мире. Здесь слушали. Спасенные жизни командующих, война, потребовавшая новых методов лечения, убедительные результаты операций – все это придавало вес моим словам. Еще больше убеждало слушателей увиденное в операционной. Мастерство здесь ценят. После очередной операции коллеги жали мне руку и благодарили за возможность присутствовать. Меня это радовало. Глядишь, больше жизней спасем.
Загряжский помог с производством стентов. От платины решили отказаться – дорого. Нержавеющая сталь здесь имелась, ее и применили. Так начинали и в моем мире. Я заикнулся о титане, но здесь его знали только как химический элемент. Губу пришлось закатать. Удалось разработать ряд ходовых размеров
Моими стараниями в госпитале появилась новая сестра милосердия – Лиза Полякова. Произошло это так. Дщерь иудейская не оставила попыток захомутать зауряд-врача. Я в хомут лезть не желал и получил душераздирающую сцену. В ней было все, что прилично любовному роману: слезы, упреки и обвинение в аристократическом пренебрежении бедной дочерью гонимого народа. Слушая это, я едва сдерживал улыбку. В этот момент Лиза походила на Дашу. На ту, порой, находило, и она упрекала отца, что тот, замшелый чурбан, не понимает дочь. Обычно это случалось после того, как я высказывал свое мнение о ее ухажерах.
– Знаете что, Елизавета Давидовна, – сказал я, когда Лиза смолкла. – Приходите завтра к девяти в госпиталь. Я вам кое-что покажу. После этого и поговорим.
Она подумала и кивнула. К моему удивлению приехала. Я приказал облачить ее халат с белой косынкой и объявил, что гостья будет меня сопровождать. Если этому и удивились, то виду не показали – в госпитале привыкли к моим закидонам. В тот день случились две абдоминальные операции – раненых привезли с фронта. На обычного человека кровь, вытекающая из раны, вытащенные из разрезанного живота кишки, вонь от их содержимого производят неизгладимое впечатление. Я ожидал, что Лиза грохнется в обморок или убежит прямо из операционной, даже предупредил на этот счет персонал. Самому отвлекаться было некогда. Однако Лиза не убежала – как тень, стояла у меня за спиной. Оглядываясь, я видел ее побледневшее лицо и упрямый взгляд.
В полдень я сводил на завтрак в ресторан. Здесь так называют обед. К моему удивлению, от пищи Лиза не отказалась, правда, ела мало. После трапезы я провел ее по палатам. В этом мире они кардинально отличались от тех, что в моем мире. Представьте огромный зал с десятками коек, на которых лежат раненые. Стоны, крики боли, запах гниющего тела, мочи и человеческих испражнений. Сестры милосердия, которые бегают с утками и поильниками. Санитары с носилками, на которых тащат раненого из операционной, или выносят накрытый простыней труп. Я ходил от койки к койке, где лежали прооперированные мной пациенты, интересовался их самочувствием, слушал, обследовал, отдавал распоряжения сопровождавшим
– Для чего вы мне это показали? – спросила после короткого молчания.
– Для расширения кругозора.
Она посмотрела удивленно.
– Вы живете в счастливом мире, Елизавета Давидовна. У вас любящие родители и родственники. Вы шьете новые платья и примеряете драгоценности. Но есть и другой мир, вот этот, – я кивнул в сторону госпиталя. – В нем кровь и страдания, боль и смерть. От этих солдат не пахнет духами, но они защищают наш мир. И когда стоит выбор, кому уделить время: барышне или этим людям, я выбираю их. Понятно?
– Да, – сказала она и встала. – Я все поняла, Валериан Витольдович! Не провожайте! Вам нужно отдохнуть.
Она повернулась и пошла к воротам. Я проводил ее взглядом и пожал плечами. А вечером в дверь квартиры постучали. Я как раз принял ванну и собирался спать, но, чертыхнувшись, набросил халат и пошел открывать. На пороге стоял Поляков. Его вид не сулил доброго.
– Нам нужно поговорить! – заявил он и, не ожидая приглашения, прошел в комнату. Я прикрыл дверь и отправился следом. В гостиной Поляков плюхнулся на стул и недобро посмотрел на меня. Я пожал плечами и устроился напротив.
– Лиза рассказала мне о посещении госпиталя, – начал Поляков. – А потом заявила, что пойдет в сестры милосердия.
– Похвально, – кивнул я.
– Что вы понимаете?! – взвился он. – Моя девочка, дочь Полякова, будет выносить судна за какими-то гоями?
– Эти гои защищают нас от врага.
– Я это знаю. Поэтому много жертвую на госпитали и лазареты. Помогаю увечным.
– Лиза сочла это недостаточным.
– Это вы настропалили ее!
Сухой палец указал на мою грудь.
– Даже не пытался. Решение Елизаветы Давидовны для меня новость. Но я одобряю его.
– Что вы делаете со мной?! – Поляков схватился за голову.
Я подумал и сходил к буфету. Принес початую бутылку рома и бокалы. Напустил в них янтарного напитка и придвинул один к Полякову. Тот схватил его и осушил махом. Зря. Ром у меня хороший, его нужно пить, смакуя.
– Никогда не видел ее такой, – Поляков шмыгнул носом. – Глаза горят, губы сжала. «Пойду – и все!» И ножкой топает. Не понимает, что надо мной будут смеяться. Что делать? – он умоляюще посмотрел на меня.