Я - истребитель
Шрифт:
На несколько секунд в комнате повисло молчание. Никифоров думал о чем-то своем, а я снова вдумчиво читал протокол допроса Гейдриха.
Он особо и не молчал. После того как его осмотрели врачи и разрешили посещение, к нему немедленно направились следователи.
Группенфюрер был зол на «несчастный случай», из-за которого он оказался в руках у русских, но при этом вел себя, как будто находится не в плену, а у своих подчиненных.
После нескольких мягких попыток разговорить его — следователям было запрещено вести допрос в жестком режиме — они все-таки смогли добиться
Оказывается, меня расшифровали немецкие слухачи. Быстрый обмен сообщений выясняет, что в районе ложного прорыва их войск летает неизвестно чей «мессершмитт», который не отзывается на сигналы по радиосвязи, при этом передача данных на русском продолжается. Один из слухачей опознал мой голос, в результате к вылету стала готовиться группа перехвата из восьми «мессеров».
А в это время Гейдрих с парой опытных экспертов был в ознакомительном полете, попутно тренируясь на всякой мелочи. Он перевелся с Украины сразу же, как только поступило сообщение о налете на их аэродром и о том, что я в этом участвовал. Мостик был замечен еще по пути в ближний тыл русских, а теперь Гейдрих подкрадывается к нему на малой высоте и, разогнавшись до максимальной скорости, выполняет перед атакой небольшую горку и начинает атаку с пологого пикирования. Именно в этот момент его замечаю я. Пара прикрытия, которая тоже прозевала мой приход, бросается в атаку, прекрасно понимая, что с ними сделают на аэродроме, когда они вернутся без своего подопечного. Думаю, тем, что я сбил их, я оказал им немалую услугу.
На аэродром была отправлена группа бомбардировщиков с сильным истребительным прикрытием, а к месту боя направилась восьмерка асов. Гейдрих знал об этом — получил сообщение по радио от командира эскадры, но не поберегся, и что случилось, то случилось.
— Прочитал?
— Да. Судя по всему, асы не успели. Хотя я видел, как в стороне крутились какие-то самолеты, но кто это был, не знал.
Никифоров убрал их в папку и, задумчиво посмотрев на меня, спросил:
— Помнишь, ты спрашивал про бойцов, что вытащил из плена?
— Вышли? — спросил я с надеждой.
— Вышли. Вчера еще, на рассвете, через немецкие опорные пункты прорвались с остатками одной из дивизий. Мало того, они еще и технику вывели целой.
— Все вышли?
— Фельдмана не было. Твои сомнения в нем были не лишены основания.
— Все-таки на немцев работал?
Никифоров поморщился:
— Да нет. Просто обычный проворовавшийся алкаш. Его еще двадцать восьмого взяли, сидел на гауптвахте в Минской комендатуре. За три дня до полного окружения в здание гауптвахты попала бомба, кто выжил, успел разбежаться. Среди погибших Фельдмана не обнаружено. Так-то.
— Он был в форме медика, — вздохнул я.
— Это верно, служил он в окружном госпитале, выполняя административные функции.
— Понятно. Как ребята?
— Насколько я знаю, вышли все, только один был ранен при прорыве. Красноармеец…
— …Камов?
— Точно, Камов, — ответил особист, удивленно глянув на меня.
— Почему-то это меня не удивляет, — вздохнул я.
— Через полчаса у тебя встреча с двумя корреспондентами, расскажешь про свой вылет. Командование решило осветить этот вылет, все-таки не часто сбивают такие фигуры, которые потом еще попадают в плен.
— Про дерево тоже? — спросил я с кривой улыбкой.
— А вот про это не надо, не будем портить репутацию знаменитого аса, которого простые бабы на дерево загнали.
— А что мне было делать? Не отстреливаться же? Если бы я не убежал, меня бы там на куски порвали… Те еще бой-бабы.
— Да нет, ты все правильно сделал, но репутацию все-таки надо соблюдать и защищать.
— Понятно. Товарищ политрук, я вот о чем подумал: а почему немцы так точно отбомбились?
— Сообразил все-таки. Попадание в землянку группы — случайность. Трагическая, но случайность. Они всю опушку бомбили, а вот то, что они знали, где находятся жилые
— Навели? Авианаводчик?
— Более чем уверен. Сейчас пополнение в обоих полках проверяем, к нам за последние дни более сорока человек прибыло. Будь осторожен, возможно физическое нападение. Все-таки ты не только взбесил Люфтваффе, но и щелкнул по носу немецких диверсантов.
— Хорошо, я понял… Товарищ политрук, а можно сказать Никитину, что я в порядке и можно меня не загружать работой? Я трезвомыслящий человек, и вчерашнее было вызвано спиртным на голодный желудок. Парни погибли, но нужно жить дальше. Я всегда буду помнить их, но это не значит, что в ущерб службе.
— Хорошо, я поговорю. Можешь идти.
Видимо, Никифоров действительно поговорил с комполка, и меня больше не нагружали бумажками, жизнь стала прежней, только без полетов — мой ястребок еще не был готов. Вернулись к урокам, концертам. На следующий день после гибели парней репертуар заметно изменился. Теперь я пел и военные песни. Несмотря на то что некоторые были о потерях, имели они огромный успех. Такие как «Дороги», «Тишина», «Бомбардировщики», «Комбат», «Я — ЛаГГ-истребитель», «Песня летчика», «Черные бушлаты», «Мы вращаем Землю» по просьбе слушателей приходилось петь дважды, некоторые трижды. Мне часто приходилось исполнять их еще в своем времени у костра с поисковиками. Ночь, луна, костер — и льется песня под гитарный перебор… Это было круто, так что я много знал песен тех времен, очень много, всегда старался удивить товарищей старой или давно забытой мелодией.
На следующий день, первого августа, когда я вместе с Семенычем возился с мотором ЛаГГа, ко мне подбежал помдеж и велел идти в штаб.
— Товарищ подполковник, лейтенант Суворов по вашему приказу явился.
Меня почему-то не возвращали обратно в полк к Запашному, так что я по-прежнему оставался в подчинении у Никитина.
— Лейтенант, тебя вызывают в штаб дивизии. Через полчаса на моей «эмке» едете вместе с Никифоровым. Успеешь пообедать?
— Успею, товарищ подполковник.
— Вещи можешь не брать, вернешься к вечеру. Свободен.