Плеяда
Шрифт:
Рядом лежали тела погибших, которым сегодня не повезло.
«Груз двести, мы вместе».
Или, всё же, повезло? Им уже всё равно, что происходит вокруг. Их не тревожит ничего, что тревожило его сейчас. Им сейчас просто всё безразлично, и они там, в Вальхалле, могут заниматься своими делами, не принуждаемые никем идти в бой, чтобы умереть.
«Они все умрут, а мы попадём в рай».
На востоке брезжил рассвет. Начинался новый день.
Где-то, совсем недалеко отсюда, спокойной мирной жизнью жила огромная страна, в которой абсолютному большинству населения было
Ганс грустно усмехнулся – позывной стал его вторым именем, затмевая имя, данное ему при рождении, словно стремясь вычеркнуть из истории настоящее имя того, кто ценой своего здоровья и жизни отстаивал сейчас интересы… чего? Что могло так стоить, за что нужно расплачиваться своей жизнью, в полном понимании того, что, отдав эту цену, ты ничего не получишь взамен, так как тебя уже в этой жизни не будет?
Ганс, как и абсолютное большинство своих соратников, не владел информацией о военно-политических целях, преследуемых Россией на Украине, и смотрел на этот вопрос исключительно с позиции собственной личности, обладающей, к сожалению, всего лишь одной жизнью, которая больше никогда не повторится. Государство, в лице его командиров, расходовало эти жизни налево и направо, часто, получая какую-то отдачу, какой-то результат, но гораздо более чаще тратя их совершенно бессмысленно, на том основании, что теперь делать это было… можно.
Через ветки он увидел первый луч солнца, пробившийся из-за горизонта и возвестивший о том, что день уже начался. Что принесёт ему этот новый день? Что он даст ничтожеству, жизнь которого для командиров – это всего лишь строчка в штатно-должностной книге, выполненная простым карандашом, которая скоро будет стёрта резиновым
Остро ощущая своё ничтожество в происходящих событиях, Ганс вдруг представил себя простой биологической клеткой. Клеткой, множественная общность которых образовывала огромный организм человека. Человека, живущего какой-то жизнью, у которого, наверное, была цель в жизни и даже смысл, неведомые маленькой клеточке. Клетка была настолько ничтожна для всего организма, что даже не имела имени, фамилии и личного номера, и выполняла какую-то совершенно малозначимую функцию. Что была жизнь этой клетки на фоне всего организма, сотканного из миллионов таких ничтожно малых частиц? Умер, и ты, наверное, как слетевшая с головы перхоть, как отжившие клетки кожи, покидающие организм – кто их пожалеет?
Это сравнение позабавило Ганса, и он даже перестал дрожать, расплываясь в своих фантазиях. Он очень ясно представил себе этот огромный организм – который жил, развивался, творил, потому что у него была душа, связывающая и организующая работу всех клеток, что и называлось жизнью. Вылети душа прочь, и организм станет безжизненным, несмотря на то, что многие его клетки ещё какое-то время будут расти и развиваться –
Организм – это как государство, - подумал бывший преподаватель филологии, - клетки – это как его население, а душа – это то, что связывает клетки воедино, заставляя их взаимодействовать друг с другом с одной единственной целью – жить. Душа – это идея, которой живёт население огромной страны, душа – это коллективный разум огромного этноса, душа – это пульс, который чувствует весь организм, то есть, всё государство. И не будь в государстве души, то есть идеи, то и волосам расти останется совсем недолго.
Но, что же такое душа? Может быть, это единство естественного стремления каждой клеточки продлить жизнь всего организма с целью продления жизни собственной? Когда множественное личное желание жить становится стержнем большой жизни?
Ганс улыбнулся: как оказывается просто, и в тоже
– Всё справедливо при условии, что я не сошёл с ума, - сам себе сказал Ганс.
– Что? – к нему подошёл Гоча. – Не расслышал, повтори!
– Да так, свою старую работу вспомнил, - ответил Ганс, чувствуя, как чётко сформулированные мысли вдруг начинают таять, словно сон – вот только что ты его помнил, минута, и он полностью выветрился из памяти.
– Два РШГ, - сказал Гоча, скидывая с плеча трубы реактивных гранат. – Мне кажется, там у нас три оставалось. Не нашёл третий.
– Ты очень вовремя, - усмехнулся Ганс. – А где второй?
– Нас по пути «истеричка» догнала. Парня в щепки разобрало. Там, в поле лежит. А ты, - Гоча кивнул головой в сторону моста, - вижу, повеселился тут без меня!
– Ага, - кивнул Ганс. – Было очень весело. Чуть не поперхнулся от смеха. Жрать принёс?
– Принёс, - Гоча достал из-за пазухи банку тушёнки, которую они тут же открыли и съели.
***
С наступлением рассвета, оставив пулемёт с тепловизором контуженному Свату, Репер вернулся на «Десну», к позиции миномёта. Здесь все спали, и ему даже пришлось немного попотеть, пиная своих бойцов.
– Вы что делаете, балбесы! Кому спите? Хохлам? А если бы не я пришёл, а диверсанты?
Уставшие мужики хмуро смотрели на своего командира. Один, самый борзый, даже пытался выступить, но Репер, у которого когда-то был чёрный пояс по карате, быстро его успокоил, отправив в лёгкий нокдаун.
– Колун, - командир батареи «построил» командира миномёта. – Почему не работаем с личным составом, не прививаем ему понятие субординации, ответственности и чувства долга?
Репер, конечно, глумился сейчас над ними, потешаясь с этих угрюмых деревенских мужиков и прекрасно понимая природу повального сна, но и оставить это разгильдяйство, основанное на смертельной усталости, без своего командирского внимания он не мог.